Сосед
Советская власть вкопала наш кирпичный дом на рабочей окраине центральной части Саранска. На Ботевградской в 1960-е теснились частные деревянные дома, огороды и сады с колодцами. Да и сама улица пролегала по городу полоской плохого асфальта и грязи, летевшей на серые заборы из-под колес редких грузовиков и рейсовых автобусов. В 1970-м построился наш дом.
И бывшие огороды превратились в просторный двор, забитый строительным мусором — огрызками арматуры, битым кирпичом, тягучим битумом. Хотя двора как такового и не было — развалины недостроенной подстанции, дырявый «динамовский» забор, частный сектор с помойкой, сараями и «удобствами» во дворе и троллейбусные ремонтные мастерские, где мы любили изучать каркасы отработавших свое машин, выковыривая алюминий из аккумуляторов. Вот и все наше счастливое детство. И другого не будет.
А когда дядя Сережа Сорокин, первый секретарь Рузаевского райкома партии и обладатель трехкомнатной квартиры во втором подъезде, «пробил» через бюджет футбольное поле с асфальтом и деревянным заборчиком, нашему счастью не было предела. До первого снега коробка была ареной для футбольных страстей, а зимой старшие пацаны заливали лед, и тогда уж хоккейным баталиям не было конца и края. С разбитыми носами, естественно, и синяками по всему телу. Потому как хоккейной амуниции у нас не было. Играли кто в чем мог. Вместо коньков — валенки, а шайбу заменял плетеный мяч для русского хоккея. На деревянных клюшках плохого качества мы гордо выводили чернилами «KOHO». Клюшками этого финского бренда, который исчез уже в 2000-е, в то время играла сборная Советского Союза. И, конечно же, нам хотелось быть хоть немного ближе к Владиславу Третьяку и Валерию Харламову. Надо ли говорить, что клюшки ломались так часто, что их приходилось не только клеить, но и плотно обматывать черной изолентой. Помню, как однажды отец, работавший на заводе точных приборов мастером, высказал мне насчет перерасхода изоленты. Его совсем не волновали мои хоккейные достижения. Впрочем, родители моих сверстников тоже не вникали в хоккейные или футбольные дела. Главное, чтобы дети домой вовремя приходили. Я тогда часто вставал в ворота, подражая все тому же Третьяку. Защищался обычной клюшкой. Вратарские были тогда в большом дефиците. Никакой маски у меня тоже не было. А доставалось мне жестким оранжевым мячиком «от всей души». Никто никого не жалел. Однажды мне так «прилетело» в нос, что горбинка осталась на всю жизнь. Но азарт и желание поймать «шайбу» перебарывали страх. И после коротких слез и обидок я снова возвращался в ворота. Не скажу, что это как-то закалило мой характер… Но терпеть боль я научился с детства.
Однажды нас, дворовую шпану, позвали на городской турнир «Золотая шайба». Там я впервые примерил вратарскую амуницию. Естественно, она мне не подошла. Где-то жало, а где-то «волочилось». В итоге я напропускал столько шайб, что понял — Третьяком мне никогда не стать. И переключился на другой вид спорта. Как и мои дворовые друзья. Кто-то записался в динамовский тир и стал мастером спорта, кто-то увлекся борьбой… Я же выбрал кроссовки, шиповки и стометровый манеж, лежавший черной тонкой резиной под восточной трибуной стадиона «Светотехника». Хоккей остался в прошлом.
Наши родители тоже предпочитали спортивный досуг. Правда, не такой активный. В выходные дни и в будни по вечерам отцы семейств превращались в шахматистов. На лавочках возле подъездов разыгрывались лихие партии. И каждый стремился быть Борисом Спасским или Анатолием Карповым. Это был особый мир. Неповторимый. С чемпионами и претендентами, наставниками и талантливыми учениками. Десятки мужчин после восьмичасового рабочего дня искали смысл в шахматной доске, бросая пешки в атаку на черного короля. Баталии длились часами и часто заканчивались диалогами: «Требую матч-реванш!» — «Завтра?» — «Завтра!» Дворовые шахматные турниры объединяли всех — главных инженеров, медиков, партийных работников и тот самый пролетариат — движущую силу революции. Так что отцы не слишком внимательно воспитывали нас. Это делала улица. И каждый из нас брал от нее что-то важное. Например, умение выживать в подростковой среде, где слово пацана звучало весомее клятвы пионера. Клятву, если что, можно было и нарушить. А слово пацана — нет.
Когда на Ботевградской открылся первый в Саранске магазин самообслуживания, «настоящие пацаны» сразу нашли ему применение. Денег у нас не было. И потому считалось хорошим тоном пронести мимо кассы обернутый в серебристую фольгу сырок «Дружба», который хранился в огромном открытом холодильнике. Сырки мы прятали под рубашки или свитера, пряча под худенькие ремешки с пробитыми шилом дырками, едва державшие штаны. Самые решительные брали сразу два или три сырка. Однажды мой друг детства Юрка пронес аж четыре. Добычу мы делили между собой, разламывая суховатый, но такой вкусный от опасности быть пойманным сыр. Халява закончилась, когда в стране случился дефицит. И «Ботевград» превратился в обычный магазин с прилавками, весами и крикливыми работницами прилавка, вечно недовольными голодным пролетариатом: «Вас много, а я одна».
Еще настоящий пацан должен был держать слово, уметь постоять за себя и защитить товарища в случае опасности. Таковы были неписаные правила. При этом в пацанский коллектив попадали не все. В нашем дворе ребята как-то избегали общения с мальчиком по имени Паша из первого подъезда. Круглолицего, упитанного и тихого юношу никто не трогал. Но и особо не приветствовали. Его как-то сторонились. И редко с ним заговаривали. Я все терялся в догадках, что же в нем не так, пока мне не объяснили: «Его отец — мент». Слово из четырех букв звучало как ругательство.
Паша оказался сыном Владимира Яковлевича Московкина. Я не помню его играющим с мужиками в шахматы во дворе. Да и уличная шпана не называла его «дядей Володей». Такое обращение позволял себе только закадычный дружок Павла, его сосед по подъезду Коля Ефремов, ставший в 1990-е преступным авторитетом. Он потерял имя, но обрел клички Коля-Француз, Крюк и Чекист. Колю во дворе не столько боялись, сколько недолюбливали. Уж слишком Коля любил хвастаться своим старшим сводным братом Володей Крючковым. Про него ходили легенды, что он чуть ли не вор в законе. И что орудует ножиком почище любого героя советского боевика. На деле сводный Володя был обычным хулиганом, стремившимся к воровскому образу жизни. Судьба его оказалась трагичной. Каким-то образом он дожил до начала 2000-х, а затем его убили «мордовские» бандиты, искавшие в общем-то не Володю, а Колю. Володя же им просто попался, можно сказать, под горячую руку. Вот Володю мы откровенно боялись… Тем забавнее выглядела дружба сына «мента» и брата «бандита». И в 1990-е она дала свои чудовищные плоды.
Какие только слухи не бродили по Саранску, когда Советский Союз треснул по швам и на поверхность выползли всякие смрадные гады, как выражался Глеб Жеглов устами Владимира Высоцкого в фильме «Место встречи изменить нельзя». Что Владимир Яковлевич по-соседски покровительствовал набиравшему преступную силу Коле. Что оружие Ефремов хранил в квартире Московкина на первом этаже, куда не рисковали соваться милиционеры. Что Московкин чуть ли не каждый день встречался с Ефремовым для сверки часов. Что Коля регулярно заносил ему конверты за «решение вопросов». Что организованную преступность организовали именно те, кому по долгу службы было нужно с ней бороться. Что отношения Коли и Павла давно уже вышли за пределы банных рассуждений о бабах. И что Паша не собирается становиться Колиным боевиком. Все-таки сын «мента». Никто этим слухам не удивлялся. Такое уж было время выживания…
Мои встречи с «дядей Володей» стали регулярными, когда я возглавил «Столицу С». Все они носили воспитательно-просветительский характер. Мол, общение с Олегом Еникеевым не доведет меня до добра. Что журналисты все перевирают в погоне за сенсациями. Что борьба с преступностью ведется, но есть проблемы с законодательством. Владимир Яковлевич вел себя как мудрый и опытный сосед, желающий собеседнику только добра. Но воспринимать его слова всерьез я не мог. Мешало знание предмета «Московкин и его бизнес-партнеры». Имя одного из них прозвучало 19 апреля 1998 года…
Меня только что перевели из реанимации третьей больницы в отдельную палату. Врачи совершили чудо. Спасли меня, заштопав печень и перикард. «Пробоины» в теле после покушения ныли. Но душевная боль заглушала телесную. Я лежал и гонял: «Кто? Кто это сделал? Кто меня заказал?» Было очевидно, что одним из моих недоброжелателей был Николай Меркушкин. Уж слишком ему мешала неподконтрольная и колючая «Столица С»… И вдруг дверь в палату распахнулась. Надо мной склонился невысокий, полный человек в наспех накинутом на пиджак медицинском халате. «Это не Занькин», — дыхнул он мне в ухо. «Спасибо, Владимир Яковлевич, буду знать», — ответил я, едва шевеля губами. «Это самое, — заволновался Московкин. — С Пасхой тебя. Праздник же сегодня…» Так я узнал, через кого мог меня заказать Николай Меркушкин. А уж о связях Александра Занькина, секретаря совета безопасности при главе Мордовии, я был хорошо наслышан.
После этого я не виделся с Владимиром Яковлевичем много лет. Настоящий полковник, доросший до заместителя министра, надо полагать, бросил все силы на то, чтобы найти моих убийц и заказчиков преступления (кстати, мое уголовное дело прокурорский холуй Меркушкина Юртайкин переквалифицировал с «покушения на убийство» на «хулиганство», и на том «расследование» завершилось), но в 2005 году его с треском выгнали из органов. При активном содействии Николая Меркушкина. После себя Московкин оставил черный шлейф домыслов и недосказанностей. Его «подопечного» Николая Ефремова расстреляли в Москве. Еще в 2000-м. Говорили, что убийство Коли сильно ослабило позиции Московкина и Занькина в Мордовии. Сама расправа над Ефремовым до сих пор остается туманной. Одни считают, что его ликвидировали саранские бандиты, другие — что авторитета убрали московские бизнесмены. На месте происшествия оперативники нашли удостоверение помощника депутата Госдумы РФ и пистолет с разрешением на ношение оружия. Коля умел находить общий язык с представителями власти. Не зря его называли Комитетчиком. Но это его все равно не спасло. Другой приятель Московкина, Александр Федорович Занькин, к 2004 году потерял-таки пост секретаря совбеза и депутатство в Госсобрании Мордовии, однажды о чем-то не договорившись с «обнаглевшим» Меркушкиным. После отставки Владимира Яковлевича его сын Павел оказался фигурантом дела о «черных риелторах». Как-то оно так совпало. Банда «спалилась», можно сказать, случайно. Однажды жертвой наглецов, не без помощи паспортной службы МВД вычислявших одиноких стариков, стал архитектор Валентин Сологуб. Группа подонков превратила лауреата Госпремии Мордовии и автора проекта Музея имени Эрьзи в бомжа. О бедственном положении заслуженного человека в декабре 2005-го написала «Столица С». И выяснилось, что его квартиру мерзавцы записали на… жену Владимира Московкина Светлану. И сделал это Павел, «друживший» с «черными риелторами», а по сути бывший одним из них. Сколько Паша и его приятели переписали квартир несчастных стариков на Светлану Московкину, теперь уже никто и не установит. Но Владимиру Яковлевичу тогда удалось спасти своего отпрыска от тюрьмы. По делу Павел проходил в качестве… свидетеля. Могли ли сын и супруга Московкина заниматься «опасным» бизнесом без его ведома? Нет, не могли.
Я к тому времени успел «эмигрировать» в Москву, поработать в разных изданиях и вернуться в Саранск. И, конечно же, встретился с Московкиным. Случайно. Городок-то наш маленький.
Конец 2000-х. Магазин «Стрела» (помните такой?), который ковылкинский бизнесмен по кличке Фермер Ринат Чураков с разрешения «крыши» открыл в правом крыле бывшего супермаркета «Ботевград». Он больше походил на склад, нежели на комфортную торговую точку — высоченные стеллажи, забитые банками и склянками, и узкие проходы, где не могли разъехаться даже две магазинные тележки. Я свернул в один из таких «коридорчиков» и тут же поймал испуганный взгляд заметно постаревшего и «осевшего» Московкина. «Стас, ты?!» — бывший заместитель министра внутренних дел Мордовии поставил на пол внезапно ставшую тяжелой корзинку, забыв поздороваться. «Да, Владимир Яковлевич, добрый день», — остановился я, отметив, что от былого лоска ничего и не осталось. Жать ему руку мне не хотелось. «Ты это, — нашелся наконец Московкин. — Не держи на меня зла. Время было такое… Сам понимаешь…» — «Понимаю», — ответил я. На том и расстались. Говорить нам было не о чем. Больше я его не видел.
Владимир Московкин скончался 26 января 2022-го, прожив на белом свете 74 года. Похоронили его на пятом городском кладбище со всеми почестями, полагающимися полковнику в отставке. Говорят, что, стоя возле могилы уроженца Саратова, бывшие сослуживцы Московкина костерили меня на чем свет стоит, не особо подбирая выражений. «Надо было его тогда добить», — скрипели слабыми зубами ветераны криминального фронта. Могу лишь заметить, что наши чувства взаимны. Никакого уважения к «псевдоборцам» с преступностью у меня не было. И нет. И даже скидку на «время такое было» делать почему-то не хочется.
Чем-то биография Московкина напоминает мне одну соседку по дому. Ни ее имени, ни регалий история не сохранила… Где-то в конце 1970-х она приобрела «Москвич». Вроде бы красного цвета. Ходили слухи, что она выиграла его в лотерею. При этом прав не имела. Ездить сама не могла. Парковки во дворе тогда еще не было. И «Москвич» оказался «брошенным» рядом с хоккейной коробкой. Напротив подъезда, где жила счастливица. Так ей было удобнее следить за машиной. Там он и стоял. Как памятник. И зимой, и летом. Летом детвора иногда попадала в «Москвич» мячом, что вызывало шквал негатива со стороны соседки. И это только раззадоривало уличную шпану. Помню, как мы упражнялись в меткости, стараясь попасть мячом не в ворота, а по «Москвичу». А зимой автомобиль превращался в снежную горку, что не мешало нам заряжать в него шайбой или плетеным мячом. Некоторые особо отважные хулиганы даже катались с заснеженного «Москвича» на санках. Что тоже не радовало женщину. Она так переживала за машину, что переселилась жить на балкон. Можно сказать, что всю себя посвятила «Москвичу», не замечая больше ничего вокруг. Сутками гоняла от него детей, проклиная всех на свете. Иногда она ночевала в машине. Жильцы дома только крутили пальцем у виска, глядя на чудачества соседки. Мол, у каждого свои причуды. Все закончилось тем, что «Москвич» сгнил. Превратился в груду ржавого, бесполезного железа. А его обладательница загремела в психиатрическую лечебницу. Такая вот история…
«Москвич», Московкин… Удивительное созвучие судеб.
Однако разные люди жили в нашем доме. Например, внук и полный тезка живописца Ивана Кузьмича Макарова. В его однокомнатной квартире в третьем подъезде висели шедевры, которые сейчас украшают Русский зал Музея имени Эрьзи. Надо как-то об этом написать. И еще… Очень жаль, что сейчас в саранских дворах не играют в шахматы.
