Четыре стены. Часть 1

Осень моего детства… Всегда грибная. С умытым утренней росой лесом, «взбитыми» огородами, протяжным воем электричек. Почти каждые выходные родители ездили в Чаис. К маминой маме Лукерье. Запасаться мохнатыми рыжиками, потешными маслятами, груздями и слушать родники. Белые грузди за гордую осанку и мощь в той местности уважительно именовали царскими, а белые грибы — ​дорогими… Два поезда, пахнувшие яйцами, вареной курицей и потными, мятыми одеждами… Хотя, отправляясь в Чаис, родители одевали меня во все лучшее. Одна пересадка. Три станции начинались с серой вывески «Саранск». Такой же серой, как и его жители, десятки лет ходившие строем. С песнями и лозунгами, что следующее поколение обречено жить… Возвращались из Чаиса с грибами поздно вечером. Спрыгивали с высокой подножки на блеклом Посопе, от которого было удобнее подниматься по Советской до Ботевградской. В руках родителей — ​огромная темно-зеленая эмалированная кастрюля с уже засоленной добычей…

Тихая охота приносила отцу особую радость. Так он отдыхал от грохота завода точных приборов. Странно, что не сохранилось ни одного снимка, на котором бы он счастливо улыбался, держа в руках корзину. Я приземлялся на платформу уставший. От обилия пересадок и раннего пробуждения. Чтобы успеть на электричку Пичкиряево — ​Рузаевка, вставали в 4 утра… Ранний подъем омрачал поездку. Дальнейший сценарий не внушал доверия. Толкучка в поезде, прибытие в Рузаевку. Отец спешил в киоск за газетами. Из всей кипы меня интересовал только «Советский спорт». Мама занимала желтовато-лакированную лавку в вибрирующей от нетерпения электричке на Инзу, чтобы мне досталось место возле окошка. Состав протяжно набирал ход. И тормозил чуть ли не у каждого столба. Больше всего мне нравилась станция Воеводское с кладбищем старых паровозов. «На случай войны, — ​объяснила мне мама, когда я однажды спросил, для чего они здесь чернеют и в таком количестве. — ​Эти паровозы работают на угле… А когда начнется война, электричество отключат…» — ​«Кто отключит?» — ​«Вой­на…» Говорят, что в лихие 1990-е паровозы сдали на металл в Китай. А если завтра война, кто потащит теплушки с солдатами?..

— Не пойду, — ​заявлял я родителям, посматривая на скрипящую под вывеской «Посоп» грибами кастрюлю.

— Тяжело, Стас, — ​убеждала мама. — ​Посмотри, какая большая кастрюля. А нам с отцом ее до дома переть.

— Не пойду! — ​еще громче заявлял я о своих правах на счастливое детство. В дымке осенних костров угадывался город, тяжело дышавший в ожидании равнодушного понедельника. Завтра всем на работу…

— Ладно, — ​сдавался отец, проверяя устойчивость крышки. — ​Садись. А то мы до утра будем препираться…

И я ехал домой, сидя на кастрюле, держа за руки маму и отца. С детства не любил Саранск. Называл город «камушками». Куда приятнее бегать по мягкой земле. Мне казалось странным, что взрослые этого не понимают. Но в редкие минуты езды на кастрюле мир светлел. Здания не казались унылыми коробками. А прохожие искренне улыбались, наблюдая за маленьким представлением. «Ты был самым счастливым человеком на свете, — ​вспоминает мама. — ​Как Юрий Гагарин. Как будто в космос полетел…» Уже после развала СССР выяснилось, что Гагарин был несчастлив той ролью, которую ему отводила советская власть. Он хотел летать, а не передвигаться по земле иконой, белозубо демонстрируя успехи социализма… Но к кастрюле с грибами это не имеет отношения.

16 апреля 1998-го моя жизнь перевернулась. Даже не с ног на голову. Меня убивали. Спасли врачи и поднявшие шум федеральные журналисты. Местные СМИ, кроме «столички», деликатно промолчали. Самые «смелые» озвучили версию «властителей» Белого дома честно и служивших им силовиков про бытовую подоплеку покушения. Один «коллега» написал, что Холопов, мол, сам напоролся на ржавый гвоздь. От испуга. И так ошалел, что сразу побежал в реанимацию. Складывалось впечатление, что он со стороны наблюдал за тем, как меня убивают. Потом мне пояснили, что таким образом он перевел на бумагу мысли бандита и убийцы Андрея Борисова. Или кого-то другого. После чего у меня навсегда исчезло ощущение цехового братства. Хотя «братьев» можно было понять. Всем им хотелось кушать и жить. У всех дети, родители, канарейка в клетке, свинарник в деревне и кредит на машину. А тут всего лишь убивали редактора. Какая мелочь…

Но я выжил. Вопреки и назло. В ином случае все мои надежды, знания, ощущения, планы свелись бы к сухой строчке в какой-нибудь книге о величайшей роли Николая Меркушкина в становлении Мордовии. Причем в главе про беспощадную борьбу с криминалом. Для «Столицы С» нападение на главного редактора стало шоком. Ребята не знали, как себя вести. Все догадывались, что мы вроде как находимся на вой­не. Но была иллюзия защищенности. А тут… Кто-то из журналистов позвонил врачам и спросил, чем газета может помочь…

— Станислав потерял много крови. Если можете — ​сдайте, — ​ответили на том конце трубки.

И сотрудники отправились на станцию переливания крови. Кто-то искренне стремился мне хоть как-то помочь, а кто-то — ​по инерции. Из стадного чувства — ​«все пошли, а я что ж…». Отказываться вроде как неудобно.

Обширный кабинет, в тишине которого лучше думается о скоротечности событий. В ряд лежат несколько журналистов «столички». Один из них напряженно смотрит на систему, подсчитывая каждую каплю крови. «Ну, все, хватит!» — ​вырывает он из вены шприц, встает с кресла и направляется к выходу. «Ты хоть вату со спиртом возьми», — ​тормозит его медсестра.

И еще. Все время, пока я находился больнице, под окнами палаты стояла «Газель» с журналистами. Кажется, я так и не сказал ребятам спасибо… Они дежурили в две смены, оставались на ночь. Следили за территорией. Помнили, что в недостроенном корпусе летом 1997-го милиция нашла гранатомет. Кто-то из бандитов собирался «мухой» добить раненого «врага». Ходили слухи, что гранатомет принадлежал авторитету Коле Ефремову. И некоторое время хранился в квартире дома, что находится рядом с главным зданием МВД. Хотя чем журналисты могли помочь в случае вооруженного нападения?

Всего мне перелили больше литра чужой крови. От какой-то женщины. Накарябанную на красном пакете фамилию не запомнил. Но даже после этого гемоглобин долго не поднимался выше 10 единиц. Я сильно похудел. Осунулся. Стал горбиться. Почти как отец, когда уставал от жизни.

Обнаженный человек острее чувствует любовь и ненависть, холод и тепло. Когда любовь матери как хитон, под которым ничего нет, кроме прозрачной обнаженности.

Только в середине мая я оказался дома. Со мной круглосуточно находились два сотрудника милиции. Почему Николай Меркушкин выделил мне охрану? Слишком большой резонанс вызвало это преступление в России. О покушении вечером 16 апреля сообщили в главном новостном выпуске НТВ. Сам Алексей Симонов звонил руководителю Мордовии, требуя найти отморозков. О желании приехать в Саранск заявили несколько известных правозащитников. Материл обо мне вышел на первой полосе «Общей газеты» Владимира Яковлева. Свое слово сказал и вице-спикер Госсобрания Мордовии Александр Бурканов, назвавший случившееся со мной «беспределом».

— Эта «железка» не спасет от автомата. Слишком тонкая, — ​оценил входную дверь маминой квартиры на Ботевградской заместитель начальника уголовного розыска Владимир Корнеев, инструктируя охранников. — ​Разве только от пистолета. Так что, ребята, аккуратно подходите, когда кто-то позвонит. Лучше камеру над дверью установить, а телевизор — ​подальше от входа. Для безопасности. А вот если граната…

— Постараемся сделать, — «глотал» я инструкции от опытного оперативника, еще не зная, что в четырех стенах мне придется просидеть чуть ли не год. Итогом «эксперимента» по выживанию станут разрушенное здоровье и раздираемая на куски психика.

— Надеюсь, что киллеры не догадаются принести в подъезд гранатомет, — ​ободрил меня Корнеев. — ​А то их самих накроет… Хорошо, что бронежилет у тебя уже есть. Так что не все так плохо! Но в коридоре тебе лучше не появляться. И это… Следите за окнами, а то с крыши могут спуститься. У нас те еще выдумщики.

Маленькую камеру установили чуть выше входной двери. В обзор попадала вся лестничная клетка. Кое-кто из редакции советовал мне приобрести газовый пистолет. «Лучше переделанный под стрельбу боевыми патронами», — ​добавлял «умник». «Я редактор, а не уличный боец», — ​напомнил я. «Как знаешь…» Когда пришел коммерческий директор «столички» Олег Герасимов, я спросил, делает ли кто-нибудь в Саранске бронированные стекла. Юрич так посмотрел на меня, что мне стало стыдно. Больше я не вспоминал про стекла.

«В Мордовии есть силы, стремящиеся заткнуть рот тем, кто говорит правду, — ​писал я в номере «Столицы С» от 22 мая 1998-го. — ​Покушение на меня связываю с профессиональной деятельностью. Это могла быть месть за публикации. Принцип, который я всегда разделял, заключается в том, что газета должна зависеть только от одного цензора — ​своего читателя. От людей, которые сегодня переживают непростой период. Которые месяцами и даже годами не получают зарплату, страдают от бесстыдства руководителей и наглости криминала… Допускаю, что это дело попытаются спустить на тормозах. Заволокитить. Как не раз уже бывало. Убежден, что задержание преступников не является чем-то сверхсложным. Саранск — ​не Москва, я — ​не Влад Листьев. Круг лиц, посвященных в готовящееся убийство, вычисляем. Весь вопрос в том, захотят ли его вычислить…»

На самом деле мне очень хотелось крупными буквами напечатать на первой полосе «Столицы С» следующее: «Почему по до сих пор не допрошены Николай Меркушкин и Александр Занькин?!» Реакция всенародного избранного руководителя Мордовии на резонансное преступление последовала не сразу. Через две недели после покушения. Видимо, Меркушкин мучительно долго размышлял, прежде чем заявить о необходимости «расследовать, установить, задержать»… С 30-летием из официальных лиц меня поздравили только спикер Госсобрания Мордовии Валерий Кечкин и его заместитель Александр Бурканов. 21 мая порог ставшей для меня камерой длительного заключения квартиры пересек руководитель группы советников Кечкина Александр Горбачев. Он вручил книгу о царствовавшей в России семье Романовых. И пожелал здоровья. Книга заканчивалась расстрелом царской семьи.

— Стас, вопрос по тебе решен, можешь спокойно работать, — ​убеждал меня в конце мая знакомый офицер из спецслужб, сидя на шатком стуле.

— Как это решен? Бандиты задержаны? Заказчик установлен?

— Нет. Но тебе ничего не грозит…

— Так не бывает…

— Как знаешь… Выходи в редакцию. Работай. Проверь.

— Я проверю…

— Почему ты закрылся в квартире? — ​спросил меня советник Николая Меркушкина Николай Щукин, когда однажды я явился на прием к руководителю республики. — ​Ты же появлялся в редакции. Вроде все было нормально… К тому же у тебя охрана…

— Николай Николаевич, я заметил слежку. И ребят в широких одеждах. Они как-то странно подозрительно встречают меня у подъезда…

— Думаешь, «торпеды»? — ​советник Меркушкина хорошо знал «уличную» терминологию и как называются боевики, которым криминальные авторитеты «доверяют» покушения и убийства. Одноразовые «торпеды»… Сколько их было в криминальной истории Мордовии? Десятки, сотни?

— Я ничего не думаю. Мне выжить надо…

Тревог хватало и без «торпед». Однажды июньским утром пришел Корнеев. Виновато глянул на меня и молвил: «Принято решение снять охрану…» — «Кем?» — «Не знаю, — ​выразительно посмотрел Корнеев на потолок. — ​Со мной не обсуждалось. Собирайтесь, ребята…» «Да что же вы такое творите?» — ​заволновалась мама. «Спокойно», — ​остановил я ее. Та ночь осталась в памяти черно-белой пленкой. Покадрово. Ненависть к властным убийцам, продажным ментам и жажда мести. Но больше жизни. Что делать, если ночью позвонят в дверь? Открывать? А если не позвонят, а выстрелят? Или под дулом пистолета приведут соседку, чтобы та попросила соли для борща?.. Вариантов вскрыть дверь было множество. Шаги на лестнице резали слух…

Волнение усиливали знания криминальной истории города. Все помнили нашумевший случай в третьей городской больнице, куда летом 1997 года привезли раненного в «мордовской» войне Александра Макарова. 24-летнего парня прооперировали и перевели в палату. Первое время его охраняли милиционеры. Затем кто-то пришел и так же произнес: «Охрана снимается». Говорят, что мать Макарова рыдала, стоя на коленях перед офицером. Умоляла милиционеров не уходить. Вместо людей в погонах в больнице появились так называемые «коллеги» Макарова. 20 июля в больницу ворвались одетые в белые халаты киллеры. «Уличная» охрана Макарова, заметив «оппонентов», бросилась под лавки. Убийцы открыли белую дверь палаты и добили раненого…

Конечно, я понимал, для чего снимается охрана. Кто-то принял решение добить и меня. Тем более что желающих хватало — ​от получившего одобрение сверху лидера набиравшей влияние и силу группировки Андрея Борисова до бывшего милиционера Александра Танимова, методично разваливавшего ассоциацию Олега Еникеева «ХХХ век Саранск-Экспорт». Первый мечтал получить-таки «Столицу С», второй — ​жаждал наказать строптивого редактора, посмевшего писать про него «плохо» еще в 1993 году, после убийства в Саранске семьи Лебедевых. Вскоре мне шепнули, что охрану сняли по личному распоряжению Александра Занькина — ​массивного и мрачного номенклатурщика с мясистым лицом. Говорят, что на тот момент секретарь Совета безопасности даже произнес в узком кругу: «Теперь Холопов точно не жилец…» И его ненависть была мне понятна.

Бывший первый секретарь Саранского горкома КПСС Александр Занькин случайно оказался в списке «врагов» Олега Еникеева. Его родной брат — ​заместитель начальника вневедомственной охраны Василий Занькин — ​по пьяни повздорил с отцом Олега — ​Али Закировичем возле подъезда дома по ул. Льва Толстого, в котором они соседствовали. «Столица С» подробно освещала вышедший за рамки приличия бытовой конфликт. Александр и Василий даже приходили домой к Еникеевым, чтобы извиниться. Такого унижения Занькины не могли стерпеть. Сцепившись с братьями, Олег бросил вызов не конкретным людям, а партийно-комсомольской элите, охотно встроившейся в рынок. Александр Занькин играл в ней заметную роль. Одну из главных. «Уличные» авторитеты называли его «очень опасным человеком». Знал ли Еникеев, чем закончится для него это противостояние?

Еще перед покушением на меня Занькин предпринял попытку «нажать» на «Столицу С» с помощью налоговиков, когда в редакции объявился женский десант. «Нам сказал искать, мы и ищем, — ​пояснили дамы, забирая бухгалтерские документы. — ​Все вопросы к Занькину. Но знайте, что вас теперь даже Меркушкин не спасет!» Так неуклюже они попытались вывести из-под возможного ответного удара руководителя Мордовии. Николай Меркушкин оказался крайне недоволен тем, как в феврале 1998-го «Столица С» освещала всенародные выборы Главы республики. Боявшийся провала Меркушкин превратил народное волеизъявление в клоунаду с подставным кандидатом в лице директора Саранской макаронной фабрики Алексея Шарова. Более серьезных конкурентов просто «отшили», отказав в регистрации. А депутат Госдумы России Николай Медведев снялся сам. После убийства отца. Журналисты «Столицы С» изрядно поупражнялись в остроумии, наблюдая за предвыборной кампанией. «Макаронник» больше увлекается агитацией за своего конкурента, чем рекламой собственных возможностей, — ​хлестала «по сусалам» Меркушкина газета. — ​В случае своего избрания Шаров намерен продолжать политику, начатую Меркушкиным. То есть — ​нынешний Глава в случае провала без дела не останется… « Доходило до смешного. Например, знаменитый бизнесмен Владимир Довгань заявил, что к следующим выборам президента России в стране останутся два достойных кандидата — ​Юрий Лужков и Николай Меркушкин. Сейчас Довгань вроде как трудится бизнес-тренером, при этом сменил фамилию на Счастливый… Итог тех выборов кроме как позором нельзя было назвать. За Меркушкина «проголосовали» 99,66 процента пришедших к урнам избирателей. Шаров проиграл даже строчке «против всех». Любопытно, что во время предвыборной кампании в Саранске были расстреляны известный авторитет Сергей Горемыкин и один из лидеров «мордовских» Станислав Макаров, что мало повлияло на политический расклад. Хотя как посмотреть… Ни для кого не было секретом, что освободившийся из неволи Горемыкин планировал «криминальную революцию» в Саранске…

Но самым нашумевшим оказалось другое преступление — ​убийство отца депутата Госдумы России Николая Медведева Павла. Расправу списали на бытовуху и повесили на рецидивиста Николая Саунина. «По пьянке все получилось…» — ​вздыхал Саунин, беседуя с журналистом «Столицы С».

У нашего главбуха Николая Васильевича от одного только вида налоговиков дрожали руки. Я же поймал кураж. Позвонил вице-спикеру Госсобрания Александру Николаевичу Бурканову, все ему объяснил и пообещал устроить в Мордовии «ядерную войну» с выбросом компромата не только на Меркушкина и Занькина… «Олег Еникеев оставил богатое наследие», — ​добавил я. Бурканов был единственным представителем власти, кому я доверял. Человеком чести. Он симпатизировал «Столице С». Вопрос удалось снять. Редакция отделалась копеечным штрафом за какую-­то «провинность» с бензиновыми чеками. После «налоговой атаки» на меня вышли представители «светотехстроевского» «уличного комитета». Почему-то именно они пожелали урегулировать конфликт между мной и Занькиным. «Мне с ним нечего делить», — ​пояснил я визитерам, предложив издать книгу про жертв уличной войны в Мордовии. «Зачем?!» — ​удивились посетители. «Чтобы вы осознали масштаб бедствия…» — ​ответил я. «Светотехстроевские» ушли. И тогда дверной звонок маминой квартиры нажал дальний родственник по отцовской линии. Что меня сильно удивило. «Стас, ну что ты прицепился к Александру Федоровичу? — ​начал с порога едва знакомый мне человек. — ​Чего добиваешься?» Разговор на повышенных тонах с Колей состоялся за два дня до покушения… Больше я с ним никогда не встречался. И так знал, откуда и кому прилетел «заказ» на меня… Только чем уж я так насолил властолюбцам?..

Ночь после снятия охраны оказалась бессонной. На всякий случай в коридоре лежал топор… Все-таки не зря отец припер его с инструментального завода, когда слесарил там. Кто-то из сотрудников редакции порывался прийти с ночевкой, чтобы в случае чего отмахиваться от убийц топором. Обстановка была даже не нервной, а военной. Думаю, что «заинтересантов» заранее известили о снятии с Холопова охраны. И какой-нибудь Андрей Борисов уже готовил «гостей» для меня вроде Юры Шорчева и Сережи Ковалева. Убить человека для них было сродни плюнуть на асфальт химмашевского рынка. Обошлось бы так же просто и без последствий. «Кураторы» строго следила за тем, чтобы милиция не дергала «борисовских» по пустякам. Посланцы Борисова решали вопросы по «честному» разделу не только Саранска. К ногам группировщиков «падали» газеты, магазины, землица… Ее лидеры не боялись проливать чужую кровь, но сильно переживали за свою шкуры, строя из себя смелых и способных на все бандюков. Говорят, что когда в 2003 году убивали Борисова, тот, стоя на коленях, ронял слезы и умолял «коллег» не стрелять. Ему было страшно. Куда улетучилась бравада Андрея? Почему он не плюнул в рожи своим убийцам? Испугался, смалодушничал? Осознал ли он с последним вздохом, кто в реальности стоял за расправой над ним и кто несколько лет использовал его в качестве «торпеды»? И все ради чего? Чтобы потом сынок Николая Меркушкина «топил» жизнь в «Самоваре» и красиво гулял с барышнями по берегу Инерки?! Странно, что даже сейчас не у всех бывших уличных авторитетов «открылись глаза» на прошлое и настоящее.

Утро после бессонной ночи. Я набрал телефон Бурканова.

— Александра Николаевич, не доброе утро…

— Что случилось, Станислав?

— Кто-то снял с меня охрану. Думаю, Занькин. С согласия Меркушкина.

— Думаешь, тебя хотят добить?

— Очевидно.

— Понял. Совсем обнаглели. Или сошли с ума.

Как мне рассказывали, Бурканов обсудил «настоящее Холопова» со спикером парламента Валерием Алексеевичем Кечкиным. Другу Меркушкина оказалось все равно на околополитические расклады. И уже в обед тот же Корнеев вернулся вместе с ребятами. «Ну ты даешь…» — ​только и сказал он.

Мстительный Занькин на этом не успокоился. Где-то через месяц он снова распорядился снять охрану. Сделать это было не сложно. Тем более что министр внутренних дел Юрий Ляшев не питал ко мне дружеских чувств. Он приехал в Мордовию в 1995 году, после убийства Олега Еникеева. Став после «конституционного переворота» Главой Мордовии, Николай Меркушкин решил заменить дискредитировавшего себя «дружбой» с Николаем Бирюковым главного милиционера Александра Косова, а заодно через помощников попросил меня встретиться с новым руководителем силового ведомства. «Чтобы снять все вопросы, — ​пояснили мне. — ​Нам больше не нужна война между газетой и МВД». Ляшев принял меня, выслушал и вроде как по итогу заявил своему заместителю Валентину Разину: «Был Холопов. Наглый. Этот сопляк учил меня жизни!» Узнав о такой реакции, я лишь усмехнулся: «Высокие стороны ни о чем не договорились…» Мне удалось отбить и вторую атаку Занькина. Белый дом принял «соломоново решение», оставив мне одного охранника на «неопределенный срок»… Думаю, что Занькин тогда не сломался… Просто кто-то наверняка ему сообщил, что закрытый в четырех стенах Холопов и так находится на грани помешательства. Спустя годы супруга влиятельного офицера спецслужб, случайно оказавшись со мной за одним праздничным столом, неожиданно поддержит беседу вопросом: «Станислав, ты же тогда в монастырь собирался?»

— С чего вы это взяли?

— В Саранске только и говорили, что Стас не выходит из квартиры, боится нового покушения. Что он сошел с ума и собирается уйти в монастырь…

«Не убьем, так сведем с ума», — ​так, судя по всему, рассуждали мои недоброжелатели, мрачно глядя на податливых секретарш, но видя, как четыре стены брежневки превращаются в квадрат палаты психиатрической больницы. Кем они себя мнили? И почему между Меркушкиным и Занькиным однажды все же пробежала черная кошка?