Участник века. Часть I

«Анатолич… Вот… Возьми, полистай… Доверить могу только тебе…» — ​мой старинный товарищ и коллега Наташа Борискина, неожиданно волнуясь, вручает мне потерто-потрепанную книжицу. Серенький дерматин твердого — ​явно типографского — ​переплета, изжелтившиеся страницы А4, блеклые, временами совсем выцветшие чернила перьевой ручки, убористый, разборчивый и четкий почерк… Рука еще крепка. Память еще цепко держит имена, события, чувства, мысли. Есть силы оставить потомкам отчет о прожитом, о самом сокровенном, исповедальном…

…В 1960 году саранчанин Илья Борискин отметил свое шестидесятипятилетие завершением труда, на который был положен далеко ни один год его размеренной пенсионерской старости. «Мои биографические заметки» стали и мемуарами, и наставлением идущим вслед, и свидетельством всех изломов, выпавших на его эпоху.

Лейтенант Юра Гагарин еще только парился на тренажерах в сверхсекретной «Группе ВВС № 1». Второй секретарь крайкома ВЛКСМ Миша Горбачев тихонько лелеял мечты о партийной карьере в родном Ставрополье. Прораб строительного управления треста «Уралтяжтрубстрой» Боря Ельцин готовился вступить в члены КПСС. Волновался перед началом учебы в первом классе одесской школы Толя Чубайс, а сын журналиста-международника Егорка Гайдар в своей детсадовской кроватке страшился предстоящей семейной командировки на Кубу. Да, еще всесилен Никита Хрущев. А миляга Ильич (Брежнев), заняв пост председателя президиума Верховного совета СССР, еще голосит в его честь славословия. А в утопающем в зелени и захолустье Саранске ветеран партии Илья Иванович Борискин завершал свой жизненный путь его внимательным обозрением.

Скоро, уже скоро гигантская страна, которой он посвятил себя всего, вновь начнет отмахивать зигзаги, верша повороты своей яростной истории. Но Борискину этого уже не узнать. И слава за то Богу: на его век и так событий и невзгод выпало более чем. О том он и старался успеть поведать своим последующим…

«Турдаковские мы…»

«…Родился я в 1895 году, июля 19-го дня в мордовском селе Новые Турдаки, Воеводской волости, Саранского уезда, Пензенской губернии. А по новому административному делению: в мордовском селе Новые Турдаки, Кочкуровского района Мордовской автономной советской социалистической республики, в семье крестьянина-середняка.

Родители — ​мордва, занимались земледелием, были там коренными жителями. Здесь они родились и прожили свой век. Отец, Иван Родионович, грамоту знал чуть. Его научил читать и писать дьячок из соседнего села Семилея за две меры картошки. А мать Надежда Ивановна никакого понятия о грамоте не имела, да и вообще простых женщин в ту пору на селе грамотных не было.

Дедушка мой, Родион Глебович, умер в 1918 году на 96-м году своей жизни и, конечно, был неграмотным. Почти до самой смерти дедушка являлся главой семьи и управлял хозяйством, которое было полунатуральным. Например, сам дедушка за всю свою долголетнюю жизнь совсем не носил кожаную обувь и не пользовался хлопчатобумажными тканями. А все нужное в хозяйстве заменялось изделиями собственного производства: лаптями, самотканым холстом, сукном, домашнего производства и т. д.

Последние годы своей жизни дедушка занимался главным образом плетением лаптей, которыми обеспечивал не только потребность своей семьи. Но были и излишки, которые продавались на сторону. Выручка денег от продажи лаптей была копеечная, но она давала возможность дедушке иметь деньги, заработанные своим личным трудом, которые он тратил в основном на религиозные нужды: приобретение свечей, елея и т. п. И он таким сочетанием дохода и расхода был очень доволен.

Избыток лаптей в хозяйстве отвлекал меня в свое время от этого ремесла, и я его не освоил. Этот мой недостаток только по счастливой случайности не всплыл, когда мне стали сватать невесту. Так как неумение плести лапти в ту пору у нас считалось серьезным недостатком, и расценивался такой мужик как бы неполноценным. И существовал такой порядок: еще до свадьбы жениху положено было подарить будущей теще и другим женщинам, близким невесте, самоличные лапти собственного производства. И если бы этот мой недостаток был известен родителям невесты, то мог бы последовать вполне обоснованный отказ.

Теперь и на моей родине лапти давно ушли в область преданий. Там теперь все — ​и молодые, и старые, мужчины и женщины — ​носят только кожаную и валяную обувь, галоши. Одеваются исключительно тканями, шелком и шерстянкой фабричного производства, а лапти и самотканый холст здесь воспринимаются как представление о тяжелой, о бедной и нищенской жизни при царизме.

Видимо, теперь по всему селу, где живет около пятисот колхозных семей, не найти ни одного кочедыка (железного крючка), который в свое время — ​до советской власти — ​был в нашей местности основным орудием обувного производства сельского населения.

Правда, встречаются и такие суж­дения молодежи, что это, мол, и не суть важно, что теперь женщины не занимаются производством домотканого холста и не производят сукно домашнего производства. Однако так могут рассуждать только люди, не испытавшие эту участь на себе. А мы, люди старшего поколения, в этом усматриваем важное дело в освобождении крестьян от такого изнурительного труда. Особенно это относится к женщинам-мордовкам, которые все свои молодые годы день и ночь занимались этим мучительным трудом.

Отец у меня среди своих сверстников был относительно прогрессивным человеком. Это объясняется и потому, что он четыре года служил на действительной военной службе в городе Брест-Литовск. Здесь он был произведен в ефрейторы и исполнял обязанности ротного горниста. Был участником Русско-японской войны, где проявил значительный героизм и был награжден Георгиевским крестом и двумя медалями.

После Февральской революции 1917 года отец избирался членом Воеводского волостного земельного комитета, активно участвовал в разделе помещичьих земель между крестьянами. В годы Гражданской войны и военного коммунизма деятельно помогал представителям советской власти в сдаче сельхозпродуктов государству, сам показывал в этом пример.

Родители были исключительно трудолюбивы и безукоризненно честны, что можно было видеть на всем протяжении их жизни. В работе не считались ни с какими трудностями и в летнюю пору трудились по 15–20 часов в сутки. Особенно в пору уборки хлебов и других полевых работ. Я сам был очевидцем, когда в результате переутомления родители не были в состоянии нормально поужинать и засыпали где попало.

Меня стали привлекать на полевые работы в возрасте десяти лет, а работать по двору — ​еще раньше. Нужды в хлебе наша семья не имела. Но жили очень расчетливо и экономно. К этому вынуждало еще и то, что на семью в пять человек земельным наделом пользовались только двое — ​дедушка и отец. И только, видимо, в 1909 году мы с братом тоже получили душевые наделы земли, что явилось значительным экономическим подкреплением хозяйства. Как родители сводили концы с концами, можно судить из таких фактов: до 1912 года наше жилье состояло из семиаршинной деревянной избы, крытой соломой, и пятиаршинного к нему предела, из пополам распиленных бревен. Но он (предел) совсем не был пригоден для жилья, и в зимнее время содержался здесь скот, преимущественно молодняк и свиноматки после опороса.

Однако и в таком скудном помещении с полезной жилплощадью примерно 20–22 квадратных метра еще содержали двух квартирантов-постояльцев, приезжавших по сбору утиля из Нижегородской губернии, которые платили за постой по два рубля в месяц каждый.

В зимнее время для освещения даже при наличии керосина часто пользовались лучиной, чтобы на этом сэкономить копейку. Нередки были случаи, когда специально старались сохранить горячими угли, чтобы с них брать огонь и этим экономить спички. Вот примерно так разрешались и другие жизненные вопросы семьи.

Хозяйство дедушки, а после его смерти отца имело в разное время: 1–2 рабочие лошади, 1–2 коровы, 8–10 овец, одну свиноматку, домашнюю птицу. Орудиями производства долгое время в сельском хозяйстве являлись соха и деревянная борона, а в 1909 году был приобретен двухлемеховый плуг немецкого производства. Веялки в хозяйстве совсем не было, и веяние зерна производилось вручную — ​лопатой с помощью ветра.

Предприятий собственных или арендованных не было, батраков не содержали, земли вечной или купленной не было, а пользовались незначительным душевым наделом. Поэтому до революции 1917 года прибегали к аренде у окружающих помещиков и монастырей за кабальную арендную плату. Например, перед революцией арендовали землю у Зиновьевского монастыря Рузаевского уезда. И вот кроме арендной платы деньгами был обусловлен подвез монастырского строевого леса и бутового камня. Это называлось «помощью», но для арендаторов обязательной.

Мордовский извоз

Малый душевой надел земли, высокая цена за аренду вынуждали большинство жителей села искать дополнительные источники к существованию. Часть наших односельчан выехали жить на просторы Сибирской земли. Многие подавались в отходничество — ​в самарские степи и другие места России. Наши земляки много положили труда на строительство Дальневосточной железной дороги и строительство обороны Прибалтики (Ревельской крепости) и др.

…Мать умерла в 1923 году, а отец — ​в 1945-м в возрасте 77 лет. Последние годы своей жизни отец был религиозным до фанатизма, с его слов, быть таким он обещал жене при ее смерти. Приходится сожалеть, что от родителей не осталось никакой наглядной памяти, то есть фотокарточек. Вернее, их и не могло было быть…

Мой отец в свободное от сельскохозяйственных работ время, особенно зимой, систематически занимался извозничеством, в частности, возил на бумажные фабрики в город Пензу и село Нижний Шкафт тряпье, а в село Лунино — ​хлопок (короткое волокно), что собирали утильщики по селам. Те самые, которые стояли у нас на квартире. Кроме того, отец нанимался возить товары для крупных торговцев села Большой Вьяс, где был в те годы широкий торг. Тем более когда шел порожняком на обратном пути. Были случаи, когда торговцы вынуждали отца за извоз получать вместо денег товары повседневного спроса. Чтобы не потерять заработка, отец и на это был вынужден соглашаться.

Доходы от извоза и наделение душевым наделом нас с братом дали возможность в течение трех лет (1909–1912 гг.) построить пятистенный глино-саманный дом и покрыть его железом. Извозничество вообще было значительным подспорьем к сельскому хозяйству. Правда, это было связано с большими усилиями, но оправдывалось соответствующим заработком.

Эта связь с торговцами продолжалась у нашей семьи до революции 1917 года, так как в связи с передачей помещичьей земли крестьянам условия жизни коренным образом изменились. Родители и близкие родственники никогда избирательных прав не лишались и никаким репрессиям не подвергались.

…Мать умерла в 1923 году, а отец — ​в 1945-м в возрасте 77 лет. Последние годы своей жизни отец был религиозным до фанатизма, с его слов, быть таким он обещал жене при ее смерти. Приходится сожалеть, что от родителей не осталось никакой наглядной памяти, то есть фотокарточек. Вернее, их и не могло было быть.

Братцы

Детей у родителей моих в живых было двое: я и брат, 1900 года рождения. Иван Иванович был человеком положительным, большим патриотом своей Родины. Очень внимательно относился к моим советам. Так, например, в мае 1919 года, в самый критический момент для молодой советской республики, послушав меня, добровольцем поехал со мной на Восточный фронт, сражаться против лютых врагов советской власти — ​колчаковцев.

Активно участвовал в общественной жизни села, первым вступил в колхоз, который был организован в нашем селе в 1929 году. Длительное время работал там бухгалтером. За активное участие в общественной жизни и добросовестное отношение к своим обязанностям в 1939 году был занесен в Книгу почета Всесоюзной сельхозвыставки. Неоднократно получал премии и поощрения, считался одним из лучших колхозных бухгалтеров республики.

В начале Великой Отечественной войны брат был призван на защиту Родины от немецких фашистов. В том же 1941 году на Ленинградском фронте получил тяжелое ранение, в результате одна нога была ампутирована и его здоровье этим было сильно подорвано…

А я пошел учиться в сельскую школу в 1905 году, то есть в возрасте десяти лет. Окончил школу в 1908 году. Характерно отметить, что школа нашего села, где насчитывалось в те годы около 500 дворов, размещалась в одной комнате, так как в другой половине этого помещения была квартира учителя. В ней было три ряда парт, а учитель один, который давал ученикам разные задания и всеми тремя классами руководил одновременно. Учились тогда, как правило, только мальчики, а если и были девочки, то это были дети духовенства и самого учителя. Учеников было 40–50. Дисциплина в школе была очень строгая, в ходу были подзатыльники, ставили на колени.

Но я школу окончил успешно и был награжден похвальным листом. Тогда это считалось значительным награждением. Имел большое желание продолжить учебу, такой совет давал и мой учитель Михаил Васильевич Кузгинов. Но родители в этом мне отказали, так как этого не позволяла экономика нашего хозяйства. Кроме того, в те годы уделом крестьянских детей считался труд на ниве сельского хозяйства, а учиться должны горожане, дети помещиков и духовенства. Было в ту пору такое понятие, что грамота нужна для простых людей в пределах того, чтобы он мог читать и писать. На случай призыва на военную службу и мобилизации на войну, чтобы писать письма родным и знакомым. Этим, между прочим, обуславливалась необходимость обучать только мальчиков.

К сказанному о школе еще такая деталь: письменные работы и в школе, и на дому преимущественно выполнялись только на графитовой доске. Никаких тетрадей и дневников мы в ту пору не ведали.

После окончания школы я полностью был переключен на работу в сельском хозяйстве. Правда, я работал у себя дома, но работать приходилось очень много и труд был тяжелым и изнурительным. Дисциплина у нас в доме была строгая. Если нужно было пойти на улицу поиграть с товарищами, хотя бы во внерабочее время, нужно было обязательно просить разрешения у отца или матери.

Летом в мою обязанность входила пастьба лошадей в ночное. Тогда было принято весь летний период лошадей пасти ночами артельно на лугах или на паровом поле. Кушать давали только в определенное время. А время определялось по солнцу и крику петухов. Пища была строго нормированная. Независимо от возраста детей безукоризненно соблюдались посты и постные дни (среда, пятница).

Природные условия нашего села были неплохие. Земля черноземная, плодородная. Было немного и суходольных лугов. Был общественный лес, порядка 700 десятин, где добывали преимущественно лыко на лапти и дрова для топлива. Вдоль села протекает речушка Вьяс.

Бытовые условия были весьма отсталые. В селе и поблизости села никаких промышленных предприятий не было. Уже из сказанного можно судить, что культура была исключительно низкая. Во всем господствовали религия и религиозные предрассудки. Но я очень благодарен своим родителям, что они меня воспитывали в духе трудолюбия и честности, любви к Родине.

Несмотря на то что я прожил в селе короткое время своей жизни, хорошо освоил крестьянский быт и за это время получил представление, как тяжело в царское время было абсолютному большинству крестьян, закабаленных местными богатеями, помещиками и монастырями. Правда о выходе из этого положения никакого понятия не представлялось, да и вообще в нашем селе об этом никаких разговоров не было до 1917 года…

Читайте во второй части мемуарной хроники: реальные свидетельства Первой мировой войны, «разрухи» и двух русских революций; как женили в мордовских селах парней из семей с достатком и почему счастье у молодых всегда было трудным…